Отрывок

Их
было сразу четверо. Все молодые люди и все одеты очень скромно.
Этим что нужно? - Удивленно подумал пес.
Гораздо более неприязненно встретил гостей Филипп Филиппович. Он стоял
у письменного стола и смотрел на вошедших, как полководец на врагов. Ноздри
его ястребиного носа раздувались. Вошедшие топтались на ковре.
- Мы к вам, профессор, - заговорил тот из них, у кого на голове
возвышалась на четверть аршина копна густейших вьющихся волос, - вот по
какому делу...
- Вы, господа, напрасно ходите без калош в такую погоду, - перебил его
наставительно Филипп Филиппович, - во-первых, вы простудитесь, а, во-вторых,
вы наследили мне на коврах, а все ковры у меня персидские.
Тот, с копной, умолк и все четверо в изумлении уставились на Филиппа
Филипповича. Молчание продолжалось несколько секунд и прервал его лишь стук
пальцев Филиппа Филипповича по расписному деревянному блюду на столе.
- Во-первых, мы не господа, - молвил, наконец, самый юный из четверых,
персикового вида.
- Во-первых, - перебил его Филипп Филиппович, - вы мужчина или женщина?
Четверо вновь смолкли и открыли рты. На этот раз опомнился первый тот,
с копной.
- Какая разница, товарищ? - Спросил он горделиво.
- Я - женщина, - признался персиковый юноша в кожаной куртке и сильно
покраснел. Вслед за ним покраснел почему-то густейшим образом один из
вошедших - блондин в папахе.
- В таком случае вы можете оставаться в кепке, а вас, милостивый
государь, прошу снять ваш головной убор, - внушительно сказал Филипп
Филиппович.
- Я вам не милостивый государь, - резко заявил блондин, снимая папаху.
- Мы пришли к вам, - вновь начал черный с копной.
- Прежде всего - кто это мы?
- Мы - новое домоуправление нашего дома, - в сдержанной ярости
заговорил черный. - Я - Швондер, она - вяземская, он - товарищ пеструхин и
шаровкин. И вот мы...
- Это вас вселили в квартиру Федора Павловича саблина?
- Нас, - ответил Швондер.
- Боже, пропал калабуховский дом! - В отчаянии воскликнул Филипп
Филиппович и всплеснул руками.
- Что вы, профессор, смеетесь?
- Какое там смеюсь?! Я в полном отчаянии, - крикнул Филипп Филиппович,
- что же теперь будет с паровым отоплением?
- Вы издеваетесь, профессор Преображенский?
- По какому делу вы пришли ко мне? Говорите как можно скорее, я сейчас
иду обедать.
- Мы, управление дома, - с ненавистью заговорил Швондер, - пришли к вам
после общего собрания жильцов нашего дома, на котором стоял вопрос об
уплотнении квартир дома...


- Кто на ком стоял? - Крикнул Филипп Филиппович, - потрудитесь излагать
ваши мысли яснее.
- Вопрос стоял об уплотнении.
- Довольно! Я понял! Вам известно, что постановлением 12 сего августа
моя квартира освобождена от каких бы то ни было уплотнений и переселений?
- Известно, - ответил Швондер, - но общее собрание, рассмотрев ваш
вопрос, пришло к заключению, что в общем и целом вы занимаете чрезмерную
площадь. Совершенно чрезмерную. Вы один живете в семи комнатах.
- Я один живу и работаю в семи комнатах, - ответил Филипп Филиппович, -
и желал бы иметь восьмую. Она мне необходима под библиотеку.
Четверо онемели.
- Восьмую! Э-хе-хе, - проговорил блондин, лишенный головного убора,
однако, это здорово.
- Это неописуемо! - Воскликнул юноша, оказавшийся женщиной.
- У меня приемная - заметьте - она же библиотека, столовая, мой кабинет
- 3. Смотровая - 4. Операционная - 5. Моя спальня - 6 и комната прислуги -
7. В общем, не хватает... Да, впрочем, это неважно. Моя квартира свободна, и
разговору конец. Могу я идти обедать?
- Извиняюсь, - сказал четвертый, похожий на крепкого жука.
- Извиняюсь, - перебил его Швондер, - вот именно по поводу столовой и
смотровой мы и пришли поговорить. Общее собрание просит вас добровольно, в
порядке трудовой дисциплины, отказаться от столовой. Столовых нет ни у кого
в москве.
- Даже у айседоры дункан, - звонко крикнула женщина.
С Филиппом Филипповичем что-то сделалось, вследствие чего его лицо
нежно побагровело и он не произнес ни одного звука, выжидая, что будет
дальше.
- И от смотровой также, - продолжал Швондер, - смотровую прекрасно
можно соединить с кабинетом.
- Угу, - молвил Филипп Филиппович каким-то странным голосом, - а где же
я должен принимать пищу?
- В спальне, - хором ответили все четверо.
Багровость Филиппа Филипповича приняла несколько сероватый оттенок.
- В спальне принимать пищу, - заговорил он слегка придушенным голосом,
- в смотровой читать, в приемной одеваться, оперировать в комнате прислуги,
а в столовой осматривать. Очень возможно, что айседора дункан так и делает.
Может быть, она в кабинете обедает, а кроликов режет в ванной. Может быть.
Но я не айседора дункан!.. - Вдруг рявкнул он и багровость его стала желтой.
- Я буду обедать в столовой, а оперировать в операционной! Передайте это
общему собранию и покорнейше вас прошу вернуться к вашим делам, а мне
предоставить возможность принять пищу там, где ее принимают все нормальные
люди, то-есть в столовой, а не в передней и не в детской.
- Тогда, профессор, ввиду вашего упорного противодействия, - Сказал
взволнованный Швондер, - мы подадим на вас жалобу в высшие инстанции.
- Ага, - молвил Филипп Филиппович, - так? - И голос его принял
подозрительно вежливый оттенок, - одну минуточку попрошу вас подождать.
"Вот это парень, - в восторге подумал пес, - весь в меня. Ох,

тяпнет он их сейчас, ох, тяпнет. Не знаю еще - каким способом, но так
тяпнет... Бей их! Этого голенастого взять сейчас повыше сапога за
подколенное сухожилие... Р-р-р..."
Филипп Филиппович, стукнув, снял трубку с телефона и сказал в нее так:
- Пожалуйста... Да... Благодарю вас. Петра Александровича попросите,
пожалуйста. Профессор Преображенский. Петр Александрович? Очень рад, что вас
застал. Благодарю вас, здоров. Петр Александрович, ваша операция отменяется.
Что? Совсем отменяется. Равно, как и все остальные операции. Вот почему: я
прекращаю работу в москве и вообще в россии... Сейчас ко мне вошли четверо,
из них одна женщина, переодетая мужчиной, и двое вооруженных револьверами и
терроризировали меня в квартире с целью отнять часть ее.
- Позвольте, профессор, - начал Швондер, меняясь в лице.
- Извините... У меня нет возможности повторить все, что они говорили. Я
не охотник до бессмыслиц. Достаточно сказать, что они предложили мне
отказаться от моей смотровой, другими словами, поставили меня в
необходимость оперировать вас там, где я до сих пор резал кроликов. В таких
условиях я не только не могу, но и не имею права работать. Поэтому я
прекращаю деятельность, закрываю квартиру и уезжаю в сочи. Ключи могу
передать Швондеру. Пусть он оперирует.
Четверо застыли. Снег таял у них на сапогах.
- Что же делать... Мне самому очень неприятно... Как? О, нет, петр
александрович! О нет. Больше я так не согласен. Терпение мое лопнуло. Это
уже второй случай с августа месяца. Как? Гм... Как угодно. Хотя бы. Но
только условие: кем угодно, когда угодно, что угодно, но чтобы была такая
бумажка, при наличии которой ни Швондер, ни кто другой не мог бы даже
подойти к двери моей квартиры. Тщательная бумажка. Фактическая. Настоящая!
Броня. Чтобы имя даже не упоминалось. Кончено. Я для них умер. Да.
Пожалуйста. Кем? Ага... Ну, это другое дело. Ага... Сейчас передаю трубку.
Будьте любезны, - змеиным голосом обратился Филипп Филиппович к Швондеру, -
сейчас с вами будут говорить.
- Позвольте, профессор, - сказал Швондер, то вспыхивая, то угасая, - вы
извратили наши слова.
- Попрошу вас не употреблять таких выражений.
Швондер растерянно взял шапку и молвил:
- Я слушаю. Да... Председатель домкома... Нет, действовали по
правилам... Так у профессора и так совершенно исключительное положение... Мы
знаем об его работе. Целых пять комнат хотели оставить ему... Ну, хорошо..
Так... Хорошо...
Совершенно красный, он повесил трубку и повернулся.
Как оплевал! Ну и парень! - Восхищенно думал пес, - что он, слово, что
ли, такое знает? Ну теперь меня бить - как хотите, а никуда отсюда не уйду.
Трое, открыв рты, смотрели на оплеванного Швондера.
- Это какой-то позор! - Не своим голосом вымолвил тот.
- Если бы сейчас была дискуссия, - начала женщина, волнуясь и загораясь
румянцем, - я бы доказала Петру Александровичу...
- Виноват, вы не сию минуту хотите открыть эту дискуссию? - Вежливо
спросил Филипп Филиппович.
Глаза женщины загорелись.
- Я понимаю вашу иронию, профессор, мы сейчас уйдем... Только я, как
заведующий культотделом дома...
- За-ве-дующая, - поправил ее Филипп Филиппович.


- Хочу предложить вам, - тут женщина из-за пазухи вытащила несколько
ярких и мокрых от снега журналов, - взять несколько журналов в пользу детей
германии. По полтиннику штука.
- Нет, не возьму, - кратко ответил Филипп Филиппович, покосившись на
журналы.
Совершенное изумление выразилось на лицах, а женщина покрылась
клюквенным налетом.
- Почему же вы отказываетесь?
- Не хочу.
- Вы не сочувствуете детям германии?
- Сочувствую.
- Жалеете по полтиннику?
- Нет.
- Так почему же?
- Не хочу.
Помолчали.
- Знаете ли, профессор, - заговорила девушка, тяжело вздохнув, - если
бы вы не были европейским светилом, и за вас не заступались бы самым
возмутительным образом (блондин дернул ее за край куртки, но она
отмахнулась) лица, которых, я уверена, мы еще разьясним, вас следовало бы
арестовать.
- А за что? - С любопытством спросил Филипп Филиппович.
- Вы ненавистник пролетариата! - Гордо сказала женщина.
- Да, я не люблю пролетариата, - печально согласился Филипп Филиппович
и нажал кнопку. Где-то прозвенело. Открылась дверь в коридор.
- Зина, - крикнул Филипп Филиппович, - подавай обед. Вы позволите,
господа?
Четверо молча вышли из кабинета, молча прошли приемную, переднюю и
слышно было, как за ними закрылась тяжело и звучно парадная дверь.
Пес встал на задние лапы и сотворил перед Филиппом Филипповичем
какой-то намаз.

(Собачье сердце. М.А. Булгаков)