Кулакова на что- то обиделась? У меня нет сведений. Мы знаем, что нас повсюду окружают иудейские лгуны. Когда складываются какие- то отношения не с теми, кто похож на них (последних они ценят намного больше остальных, какой бы чушью не было забита их голова), их цель- напортить, обмануть, направить по ложному пути и т. п. Чем дольше они тянут время, чем больше запутывают, тем больше в них весёлого злорадства и энтузиазма. Когда же у нас что- то получается, у них начинается апатия и мрачно- унылое состояние.
Это блядское византийское царство Тренера- Жида нас выпустит на Запад? Что он именно к нам привязался? Ведь сотни и тысячи едут, куда хотят. А Путин- тот со своей просовковой идеологией и резонёрством, что нас не интересует, и точно так же мешает отъезду.
18 сент. 2010 г.
Эрнест Ренан был, безусловно, прав, когда писал в своих Философских диалогах, что для завоевания абсолютной власти в обществе безбожников мало грозить пламенем мифического ада: приходится устраивать настоящий ад, концентрационный лагерь, где ломают бунтарей, чтобы запугать всех остальных; там должна служить специальная полиция, состоящая из людей, не отягощенных муками совести и полностью преданных существующей власти, «послушных машин, готовых на любую жестокость».
Этот подход, более свойственный концу XIX века, времени торжества медицины, навел Василия Гроссмана на следующие мысли относительно большевистских лидеров: «Этот характер ведет себя среди человечества, как хирург в палатах клиники <...>. Душа хирурга — в его ноже. Суть подобных людей — в фанатичной вере во всесилие хирургического ножа. Хирургический нож — великий теоретик, философский лидер двадцатого века». Логическим следствием этого подхода стали действия Пол Пота, который одним движением отсек от общественного тела пораженную гангреной часть — «новый народ», или «пришлых», оставив «здоровую» часть — «местных».
Говоря о нацизме, Марсель Колен указывает на «классификацию, сегрегацию и прочие чисто биологические критерии, свойственные преступной идеологии. Этим лжеученым, рассуждавшим о наследственности, гибридизации и расовой чистоте, была присуща склонность к фантастике, они оперировали тысячелетиями и планетарными масштабами»45. Подобные же лженаучные измышления, но только в применении к истории и обществу (вроде «пролетариата — носителя смысла истории» и др.), при всей их фантастичности и напыщенности, пронизывают коммунистический эксперимент. Из них вытекает криминогенная идеология, учреждающая, согласно чисто идеологическим критериям, произвольную сегрегацию (буржуазия/пролетариат) и классификацию (мелкие буржуа, крупные буржуа, кулаки, середняки и бедняки и т.д.). Закрепляя это деление — словно речь идет о раз навсегда заданных параметрах и люди не могут переходить из одной категории в другую, — марксизм-ленинизм устанавливает примат категории, абстракции над реальностью и человеком; каждый индивид или группа приобретают характер архетипов примитивной и безжизненной социологии. Это облегчает преступление: доносчики, следователи, палачи НКВД не доносят, не преследуют, не убивают живых людей, а уничтожают вредную для всеобщего счастья абстракцию.
Умерщвление — задача педагогическая: человеку свойственно естественное колебание перед необходимостью прикончить ближнего, поэтому наиболее эффективная педагогика заключается в том, чтобы заранее отказать жертве в праве быть человеком! Ален Бросса справедливо отмечает: «Варварский ритуал чисток, работа на полные обороты машины уничтожения тесно связаны в речах и действиях палачей с анимализацией Другого, низведением воображаемых и действительных недругов до животного состояния».
И действительно, на московских показательных процессах прокурор Вышинский — интеллигент, юрист, человек, получивший хорошее классическое образование, — бессовестно оскорблял обвиняемых, сравнивая их со зверями: «Застрелить, как бешеных псов! Смерть банде, скрывающей от народных масс свои хищные клыки, свой плотоядный оскал! Уничтожить стервятника Троцкого, исходящего ядовитой пеной, которой он брызжет на великие идеи марксизма-ленинизма! Обезвредить этих лгунов, фигляров, жалких пигмеев, бессильных шавок, мосек, лающих на слона! <...> Долой это подлое отродье! Покончим с презренными помесями лисицы и свиньи, со смердящей падалью! Истребить бешеных собак капитализма, замысливших расчленить лучших сынов нашей советской земли! Заткнем им глотки их же зверской ненавистью к вождям нашей партии!» Не кто иной, как Жан-Поль Сартр, восклицал в 1952 году: «Любой антикоммунист — собака!» Эта дьявольская зоологическая риторика лишний раз подтверждает гипотезу Анни Кригель о педагогическом значении спектаклей под названием «показательные процессы». На них, как в средневековых мистериях, народу показывали злодееверетиков: сначала это были «троцкисты», потом их сменили «сионисты-космополиты», одним словом, дьяволы во плоти...
И действительно, на московских показательных процессах прокурор Вышинский — интеллигент, юрист, человек, получивший хорошее классическое образование, — бессовестно оскорблял обвиняемых, сравнивая их со зверями: «Застрелить, как бешеных псов! Смерть банде, скрывающей от народных масс свои хищные клыки, свой плотоядный оскал! Уничтожить стервятника Троцкого, исходящего ядовитой пеной, которой он брызжет на великие идеи марксизма-ленинизма! Обезвредить этих лгунов, фигляров, жалких пигмеев, бессильных шавок, мосек, лающих на слона! <...> Долой это подлое отродье! Покончим с презренными помесями лисицы и свиньи, со смердящей падалью! Истребить бешеных собак капитализма, замысливших расчленить лучших сынов нашей советской земли! Заткнем им глотки их же зверской ненавистью к вождям нашей партии!» Не кто иной, как Жан-Поль Сартр, восклицал в 1952 году: «Любой антикоммунист — собака!» Эта дьявольская зоологическая риторика лишний раз подтверждает гипотезу Анни Кригель о педагогическом значении спектаклей под названием «показательные процессы». На них, как в средневековых мистериях, народу показывали злодееверетиков: сначала это были «троцкисты», потом их сменили «сионисты-космополиты», одним словом, дьяволы во плоти...
И все-таки, зачем разить «врага» насмерть? В конце концов, разделение на врагов и друзей — далеко не новое предназначение политики. Еще в Евангелии сказано: «Кто не со мной, тот против меня». Новизна здесь состоит в том, что Ленин говорит не только: «Кто не со мной, тот против меня», но и — «Кто не со мной, тот должен умереть». Кроме того, он переносит сферу применения этого лозунга с политической жизни на жизнь общества в целом.
При терроре противник становится сначала врагом, затем преступником, исключенным из жизни общества. Исключенность почти автоматически приводит к идее уничтожения. Ведь одной диалектики «друг — враг» мало для разрешения фундаментальной проблемы тоталитаризма — стремления к созданию нового, очищенного, неантагонистического человечества. Осуществиться это должно благодаря мессианскому марксистскому проекту, согласно которому пролетариат объединяет всех людей и делает их подобными самому себе. Этот проект реализуется посредством насильного объединения партии, общества, империи и отбрасывания всех, кто не вписывается в схему. Логика политической борьбы сменяется логикой исключения, идеологией уничтожения и, наконец, физическим истреблением всех «нечистых». В конце концов такая логика приводит к преступлению против человечности.
Коммунисты некоторых стран Азии, например Китая и Вьетнама, относятся к проблеме немного иначе: там под влиянием конфуцианской традиции придается больше значения перевоспитанию. Заключенный, именуемый «учеником» или «воспитанником», обязан изменить свое мышление под наблюдением наставников-тюремщиков. В этом «перевоспитании» видится лицемерие, отличающее его от банального уничтожения. Не более ли это бесчеловечно — принудить противника к смирению перед палачом? Красные кхмеры, наоборот, сразу сделали выбор в пользу радикального решения: сочтя, что о перевоспитании части народа нечего и думать, ибо народ слишком «испорчен», они решили сменить народ. Отсюда уничтожение всего образованного населения, вообще горожан, которому, впрочем, предшествовало психологическое истребление обреченных, истребление личности: несчастные должны были заниматься «самокритикой», позоря самих себя, что все равно не спасало их от казни.
При терроре противник становится сначала врагом, затем преступником, исключенным из жизни общества. Исключенность почти автоматически приводит к идее уничтожения. Ведь одной диалектики «друг — враг» мало для разрешения фундаментальной проблемы тоталитаризма — стремления к созданию нового, очищенного, неантагонистического человечества. Осуществиться это должно благодаря мессианскому марксистскому проекту, согласно которому пролетариат объединяет всех людей и делает их подобными самому себе. Этот проект реализуется посредством насильного объединения партии, общества, империи и отбрасывания всех, кто не вписывается в схему. Логика политической борьбы сменяется логикой исключения, идеологией уничтожения и, наконец, физическим истреблением всех «нечистых». В конце концов такая логика приводит к преступлению против человечности.
Коммунисты некоторых стран Азии, например Китая и Вьетнама, относятся к проблеме немного иначе: там под влиянием конфуцианской традиции придается больше значения перевоспитанию. Заключенный, именуемый «учеником» или «воспитанником», обязан изменить свое мышление под наблюдением наставников-тюремщиков. В этом «перевоспитании» видится лицемерие, отличающее его от банального уничтожения. Не более ли это бесчеловечно — принудить противника к смирению перед палачом? Красные кхмеры, наоборот, сразу сделали выбор в пользу радикального решения: сочтя, что о перевоспитании части народа нечего и думать, ибо народ слишком «испорчен», они решили сменить народ. Отсюда уничтожение всего образованного населения, вообще горожан, которому, впрочем, предшествовало психологическое истребление обреченных, истребление личности: несчастные должны были заниматься «самокритикой», позоря самих себя, что все равно не спасало их от казни.
Со временем террор, нацеленный на уничтожение общества, не мог не докатиться и до удерживающей власть партии. Уже в 1921 году, то есть при жизни Ленина, уклонисты и оппозиционеры стали объектами санкций. Однако потенциальными врагами были тогда беспартийные. При Сталине в ранг потенциальных врагов были возведены и сами партийцы. Тем не менее только после убийства Кирова Сталин, воспользовавшись этим событием как предлогом, получил возможность казнить членов партии. Это было возвращением к идеям Нечаева, которому Бакунин писал в июне 1870 года, сообщая о своем разрыве с ним: «В основе нашей деятельности должен лежать простой закон: честность и доверие между всеми братьями [революционерами]; ложь, хитрость, мистификация, а при необходимости — насилие в отношении наших врагов. <...> Вы же, любезный друг, — и в этом заключается ваша главная, колоссальная ошибка — пошли по пути Лойолы* и Макиавелли. <...> Приняв на вооружение полицейские, иезуитские методы, вы надеетесь построить на них свою организацию <...>, потому и поступаете с друзьями, как с врагами».
Другая новация Сталина состояла в том, что палачам тоже предстояло перейти в разряд жертв. После казни Зиновьева и Каменева, старых товарищей Бухарина по партии, последний заявил жене: «Я страшно рад, что эти собаки расстреляны!». Не прошло и двух лет, как сам Бухарин был расстрелян, как собака. Это изобретение сталинского режима было взято на вооружение большинством других коммунистических режимов.
Другая новация Сталина состояла в том, что палачам тоже предстояло перейти в разряд жертв. После казни Зиновьева и Каменева, старых товарищей Бухарина по партии, последний заявил жене: «Я страшно рад, что эти собаки расстреляны!». Не прошло и двух лет, как сам Бухарин был расстрелян, как собака. Это изобретение сталинского режима было взято на вооружение большинством других коммунистических режимов.
Тем не менее с первых же дней большевистской революции русских революционеров мучили проблемы, обозначенные Каутским. Исаак Штейнберг, левый эсер, союзник большевиков, занимавший с декабря 1917 по май 1918 года пост народного комиссара юстиции в их правительстве, уже в 1923 году назвал большевистскую власть «системой методического государственного террора» и поднял ключевой вопрос — о пределах насилия в революции: «Свержение старого мира, его замена новой жизнью, сохранившей прежние пороки, зараженной все теми же старыми принципами, — вот что ставит социализм перед радикальным выбором: старое насилие [царское, буржуазное] или революционное насилие в момент решительной борьбы.
Произошло событие эпохального значения: полное изменение статуса идеологии в социалистическом движении. Еще до 1917 года Ленин демонстрировал свою убежденность, что один он владеет истинной социалистической доктриной, один он расшифровал подлинный «смысл Истории». Разразившаяся в России революция и особенно захват власти были восприняты Лениным как «сигналы свыше», как неопровержимое доказательство правильности его идеологии, его анализа. После 1917 года его политика и сопровождающее ее теоретическое обоснование берут на себя роль Священного Писания. Идеология становится догмой, абсолютной, универсальной истиной. Эта сакрализация идеологии и ее результаты хорошо обобщены К. Касториадисом: «Если существует верная теория истории, если в явлениях найдено рациональное зерно, то становится ясно, что управление событиями следует доверить специалистам по этой теории, экспертам, проникшим в рациональную суть. Абсолютное владычество партии <...> имеет философское измерение, оно основано на материалистической концепции истории. <...> Если эта концепция верна, власть и должна быть абсолютной, а всякая демократия превращается в уступку человеческим слабостям вождей или становится педагогическим методом, который только они вправе применять в надлежащих дозах».
Итак, идеология и политика возводятся в ранг Абсолютной, то есть научной Истины. Из нее и проистекает коммунистический тоталитаризм. От имени этой Истины единственная партия правит обществом. Та же Истина оправдывает террор. Она же обязывает власть проникать во все без исключения сферы общественной и личной жизни.
Итак, идеология и политика возводятся в ранг Абсолютной, то есть научной Истины. Из нее и проистекает коммунистический тоталитаризм. От имени этой Истины единственная партия правит обществом. Та же Истина оправдывает террор. Она же обязывает власть проникать во все без исключения сферы общественной и личной жизни.
Мировая война и русская привычка к насилию помогают, конечно, понять ситуацию, в которой пришли к власти большевики; однако остается неясно, почему они сразу прибегли к насильственным методам, так резко контрастирующим с Февральской революцией, протекавшей сначала действительно мирно и демократически. Насилие навязал революции тот же человек, который навязал своей партии захват власти, — Ленин.
Диктатура Ленина быстро превратилась в террористическую и кровавую. Революционное насилие сразу перестало быть лишь реакцией, защитным рефлексом перед лицом монархических сил, — ведь они прекратили существование за несколько месяцев до того. Нет, то было активное насилие, пробуждение старых инстинктов зверства, разжегшее дремавшую жестокость социального возмущения. Красный террор был официально объявлен только 2 сентября 1918 года, однако на самом деле он начался гораздо раньше: Ленин сознательно развязал террор еще в ноябре 1917 года, в отсутствие всякого открытого сопротивления других партий и социальных слоев.4 января 1918 года он приказал разогнать Учредительное собрание, избранное впервые в русской истории всеобщим голосованием, и стрелять в демонстрантов, протестовавших против произвола.
Диктатура Ленина быстро превратилась в террористическую и кровавую. Революционное насилие сразу перестало быть лишь реакцией, защитным рефлексом перед лицом монархических сил, — ведь они прекратили существование за несколько месяцев до того. Нет, то было активное насилие, пробуждение старых инстинктов зверства, разжегшее дремавшую жестокость социального возмущения. Красный террор был официально объявлен только 2 сентября 1918 года, однако на самом деле он начался гораздо раньше: Ленин сознательно развязал террор еще в ноябре 1917 года, в отсутствие всякого открытого сопротивления других партий и социальных слоев.4 января 1918 года он приказал разогнать Учредительное собрание, избранное впервые в русской истории всеобщим голосованием, и стрелять в демонстрантов, протестовавших против произвола.
Карл Каутский, лидер и теоретик немецкого социализма, писал в 1920 году: «Война повинна в замене гуманизма жестокостью. <...> На протяжении четырех лет мировая война перемалывала здоровое мужское население, брутальные милитаристские тенденции достигли вершин бесчувственности и озверения, так что даже пролетариат не мог воспротивиться их влиянию. Подхватив эту заразу, он теперь несет на себе ее клеймо. Люди, вернувшиеся с поля боя, проявляют склонность и в мирное время отстаивать свои интересы и требования в духе военных нравов — прибегая к кровопролитию и насилию в отношении соотечественников. Налицо один из побудительных мотивов гражданской войны».
Почему?
Если верить писателю Максиму Горькому, свидетелю и бытописателю нищеты дореволюционной России, насилие пронизывало все тамошнее общество. В 1922 году, осуждая большевистские методы, он писал:
«Жестокость — вот что меня всю жизнь поражало и преследовало.
«Жестокость — вот что меня всю жизнь поражало и преследовало.
Если верить писателю Максиму Горькому, свидетелю и бытописателю нищеты дореволюционной России, насилие пронизывало все тамошнее общество. В 1922 году, осуждая большевистские методы, он писал:
«Жестокость — вот что меня всю жизнь поражало и преследовало. В чем заключаются, где лежат корни человеческой жестокости? Я много думал об этом, но так ничего и не понял и до сих пор не понимаю. <...> Теперь, после ужасающих безумств европейской войны и кровавых революционных событий <...> я вынужден отметить, что русская жестокость не изменилась; сами ее формы остались прежними. Хроникер писал в начале XVII века о пытках своей эпохи: одним порох клали в рот и поджигали, другим совали его в зад. Дырявили женщинам груди, продевали в дыры веревки и подвешивали... В 1918—1919 годах то же самое происходило на Дону и на Урале: несчастных подрывали, вставив в зад динамитные шашки. По-моему, русскому народу свойственны — в той же степени, в какой англичанам чувство юмора, — особая, хладнокровная жестокость, какое-то стремление испытать пределы человеческого терпения кстра-даниям, испробовать живучесть ближнего. В русской жестокости ощущается какая-то дьявольская изощренность: в ней есть тонкость, изысканность. Нельзя объяснить эту особенность словами психоз или садизм, которые по сути ничего не объясняют. <...> Если бы эта жестокость была всего лишь проявлением извращенной психологии отдельных людей, о ней не стоило бы говорить: это относилось бы к области психиатрии, а не морали. Но я говорю о коллективном наслаждении страданием. <...> Кто более жесток — красные или белые? Они одинаково жестоки, ибо те и другие — русские. На вопрос о степени жестокости дает ясный ответ история: более жесток тот, кто более активен».
А ведь с середины XIX века Россия, казалось бы, пошла более умеренным, более «западным», более «демократическим» путем. В 1861 году царь Александр II отменил крепостное право и освободил крестьян, создал земства — органы местной власти. В 1864 году, стремясь к построению правового государства, он учредил независимую судебную систему. Процветали университеты, искусства, литература и публицистика. К 1914 году была в значительной степени преодолена неграмотность на селе, где проживали 85% населения. Общество как будто стало более цивилизованным, что вело к снижению уровня насилия.
«Жестокость — вот что меня всю жизнь поражало и преследовало. В чем заключаются, где лежат корни человеческой жестокости? Я много думал об этом, но так ничего и не понял и до сих пор не понимаю. <...> Теперь, после ужасающих безумств европейской войны и кровавых революционных событий <...> я вынужден отметить, что русская жестокость не изменилась; сами ее формы остались прежними. Хроникер писал в начале XVII века о пытках своей эпохи: одним порох клали в рот и поджигали, другим совали его в зад. Дырявили женщинам груди, продевали в дыры веревки и подвешивали... В 1918—1919 годах то же самое происходило на Дону и на Урале: несчастных подрывали, вставив в зад динамитные шашки. По-моему, русскому народу свойственны — в той же степени, в какой англичанам чувство юмора, — особая, хладнокровная жестокость, какое-то стремление испытать пределы человеческого терпения кстра-даниям, испробовать живучесть ближнего. В русской жестокости ощущается какая-то дьявольская изощренность: в ней есть тонкость, изысканность. Нельзя объяснить эту особенность словами психоз или садизм, которые по сути ничего не объясняют. <...> Если бы эта жестокость была всего лишь проявлением извращенной психологии отдельных людей, о ней не стоило бы говорить: это относилось бы к области психиатрии, а не морали. Но я говорю о коллективном наслаждении страданием. <...> Кто более жесток — красные или белые? Они одинаково жестоки, ибо те и другие — русские. На вопрос о степени жестокости дает ясный ответ история: более жесток тот, кто более активен».
А ведь с середины XIX века Россия, казалось бы, пошла более умеренным, более «западным», более «демократическим» путем. В 1861 году царь Александр II отменил крепостное право и освободил крестьян, создал земства — органы местной власти. В 1864 году, стремясь к построению правового государства, он учредил независимую судебную систему. Процветали университеты, искусства, литература и публицистика. К 1914 году была в значительной степени преодолена неграмотность на селе, где проживали 85% населения. Общество как будто стало более цивилизованным, что вело к снижению уровня насилия.
Бес или ангел? Как отличить?
В Интернационале с начала века выделялось экстремистское крыло, к которому принадлежала самая непримиримая фракция русских социалистов — большевики, возглавляемые Лениным. Придерживаясь к европейской марксистской традиции, большевики одновременно были связаны корнями с русским революционным движением. Последнее на протяжении всего XIX века было пронизано насилием, первым радикальным проявлением которого стала деятельность знаменитого Сергея Нечаева, вдохновившего Достоевского на создание образа Петра Верховенского, революционера из романа Бесы. В 1869 году Нечаев написал Катехизис революционера, где были такие слова: «Революционер — заранее обреченный человек. У него нет собственных интересов, частных дел, чувств, личных привязанностей, собственности, даже имени. Он целиком поглощен единственной заботой, вытесняющей все прочие, единственной мыслью, единственной страстью — революцией. Он не только на словах, но и на деле порвал все связи с существующим порядком, со всем цивилизованным миром, со всеми законами, приличиями, общественными условностями и правилами морали этого мира. Революционер — непримиримый враг всего этого, он живет только для того, чтобы разрушить все это до основания».
Далее Нечаев уточняет свои цели: «Революционер проникает в политический мир, в свет, в так называемую просвещенную среду, живет в ней только для того, чтобы поскорее полностью ее разрушить. Тот не революционер, у кого хоть что-то в этом мире вызывает жалость»4. Дальше — о деле: «Все это подлое общество должно быть разделено на несколько категорий. В первую войдут обреченные на немедленную смерть. <...> Во вторую — лица, которым временно оставляют жизнь, чтобы своими чудовищными действиями они подтолкнули народ на восстание».
У Нечаева появились конкуренты. 1 марта 1887 года было совершено покушение на царя Александра III. Царь уцелел, покушавшиеся были арестованы. Среди них оказался старший брат Ленина Александр Ильич Ульянов, которого повесили вместе с четырьмя сообщниками. Ненависть Ленина к режиму имела глубокие корни; именно он тайно от соратников принял решение о казни царской семьи и организовал ее в 1918 году.
Далее Нечаев уточняет свои цели: «Революционер проникает в политический мир, в свет, в так называемую просвещенную среду, живет в ней только для того, чтобы поскорее полностью ее разрушить. Тот не революционер, у кого хоть что-то в этом мире вызывает жалость»4. Дальше — о деле: «Все это подлое общество должно быть разделено на несколько категорий. В первую войдут обреченные на немедленную смерть. <...> Во вторую — лица, которым временно оставляют жизнь, чтобы своими чудовищными действиями они подтолкнули народ на восстание».
У Нечаева появились конкуренты. 1 марта 1887 года было совершено покушение на царя Александра III. Царь уцелел, покушавшиеся были арестованы. Среди них оказался старший брат Ленина Александр Ильич Ульянов, которого повесили вместе с четырьмя сообщниками. Ненависть Ленина к режиму имела глубокие корни; именно он тайно от соратников принял решение о казни царской семьи и организовал ее в 1918 году.
Правление с помощью массового террора и системы принуждения остается неизменным фактором истории коммунизма.
Недавно, в 1991 году, коммунизм XX века пережил поворотный момент: в Москве рухнул стержень системы, и документы, находившиеся доселе под завесой секретности, стали доступны для изучения...
...Ленинско-сталинский Советский Союз — это исходный образец для современного коммунизма. Образец этот сразу же предстал преступным монстром. Это не может не поражать: ведь мировой социализм развивался в прямо противоположном направлении.
На протяжении всего XIX века размышления о революционном насилии сопровождались воспоминаниями об опыте Французской революции. Эта революция прошла в 1793—1794 годах стадию ничем не ограниченного насилия в трех главных формах. Самые дикие, так называемые сентябрьские убийства тысячи человек были совершены в Париже бунтовщиками без всякой поддержки свыше, без подстрекательства какой бы то ни было партии. Далее был учрежден Революционный трибунал, «комитеты бдительности [доносов] и гильотины», отправившие на смерть 2625 человек в Париже и еще 16 600 — по всей Франции. Долго замалчивался террор, осуществлявшийся «адскими колоннами» Республики, призванными искоренить Вандею, от рук которых пали десятки тысяч безоружных людей. И все же месяцы террора представляют собой лишь кровавый эпизод, оставшийся точкой на протяженной траектории, символом которой является формирование демократической республики, располагающей конституцией, законно избранной ассамблеей и свободой политических дискуссий. Как только Конвент набрался храбрости, с Робеспьером было покончено, с террором тоже.
Франсуа Фюре показывает тем не менее генезис особого представления о Революции, неотделимого от крайних мер: «Террор — это правление страха, которое Робеспьер теоретическими ухищрениями превратил в правление добродетели. Рожденный как средство искоренения аристократии, террор переродился в средство борьбы со злоумышленниками и преступниками. Он стал нераздельным спутником Революции: только он один способен породить республику граждан. <...> Если республики свободных граждан еще не существует, значит, виноваты люди, развращенные прошлой историей; посредством террора Революция, эта небывалая, новейшая история, выкует нового человека»1.
Кое в чем террор предвосхитил деятельность большевиков: это касается манипулирования социальной напряженностью, которой занималась якобинская фракция, ожесточенного идеологического и политического фанатизма, развязывания войны против взбунтовавшейся части крестьянства... Робеспьер несомненно уложил первый булыжник в мостовую, по которой позднее пришел к террору Ленин. Разве не он заявил Конвенту: «Чтобы наказать врагов родины, достаточно определить их имена. Это будет не наказание, а уничтожение»2?
...Ленинско-сталинский Советский Союз — это исходный образец для современного коммунизма. Образец этот сразу же предстал преступным монстром. Это не может не поражать: ведь мировой социализм развивался в прямо противоположном направлении.
На протяжении всего XIX века размышления о революционном насилии сопровождались воспоминаниями об опыте Французской революции. Эта революция прошла в 1793—1794 годах стадию ничем не ограниченного насилия в трех главных формах. Самые дикие, так называемые сентябрьские убийства тысячи человек были совершены в Париже бунтовщиками без всякой поддержки свыше, без подстрекательства какой бы то ни было партии. Далее был учрежден Революционный трибунал, «комитеты бдительности [доносов] и гильотины», отправившие на смерть 2625 человек в Париже и еще 16 600 — по всей Франции. Долго замалчивался террор, осуществлявшийся «адскими колоннами» Республики, призванными искоренить Вандею, от рук которых пали десятки тысяч безоружных людей. И все же месяцы террора представляют собой лишь кровавый эпизод, оставшийся точкой на протяженной траектории, символом которой является формирование демократической республики, располагающей конституцией, законно избранной ассамблеей и свободой политических дискуссий. Как только Конвент набрался храбрости, с Робеспьером было покончено, с террором тоже.
Франсуа Фюре показывает тем не менее генезис особого представления о Революции, неотделимого от крайних мер: «Террор — это правление страха, которое Робеспьер теоретическими ухищрениями превратил в правление добродетели. Рожденный как средство искоренения аристократии, террор переродился в средство борьбы со злоумышленниками и преступниками. Он стал нераздельным спутником Революции: только он один способен породить республику граждан. <...> Если республики свободных граждан еще не существует, значит, виноваты люди, развращенные прошлой историей; посредством террора Революция, эта небывалая, новейшая история, выкует нового человека»1.
Кое в чем террор предвосхитил деятельность большевиков: это касается манипулирования социальной напряженностью, которой занималась якобинская фракция, ожесточенного идеологического и политического фанатизма, развязывания войны против взбунтовавшейся части крестьянства... Робеспьер несомненно уложил первый булыжник в мостовую, по которой позднее пришел к террору Ленин. Разве не он заявил Конвенту: «Чтобы наказать врагов родины, достаточно определить их имена. Это будет не наказание, а уничтожение»2?
Блудный ум коммунистов.
В книге о коммунистических режимах говорилось, что кампучийские коммунисты, на основании традиционного буддийского учения о карме считали, что то, что они делают с населением- это кармические последствия (пытки, мучительные казни). Получается, что для жителей одной страны в массовом порядке наступила расплата за карму, а для тех, кто живёт за границей- никакой расплаты?
Может, хватит пустой болтовни?
От скуки иногда что- то делаю, что не нравится кому- либо. Ну и что? Не надо показывать на них пальцами- ничего нового там увидеть нельзя. Я жду, когда вы заткнётесь насчёт политиков, насчёт грехов, насчёт всего прочего, что несущественно, пустые разговоры и не имеет к интересующему меня отношения. Магия, мафия, Путин, ведьмы- сколько этот абсурд может продолжаться? Не интересно. Наплевать и забыть. Если бы они что- то могли, то давно достигли бы желаемого. Но они больше шумят, чем могут.
Когда сюда приедет моя знакомая из другой страны, это более актуально и более существенно.
Когда сюда приедет моя знакомая из другой страны, это более актуально и более существенно.
Бог любит тебя, а ты должен любить народ божий (См. здесь)
если ты лежишь с кем- то в кровати по воле
божьей; он же -худший посредник, если ты
возлежишь без воли божьей.
(Мудрость монахов- капуцинов)
Стадо пасут пастухи и хорошие овцы идут туда, "где проложен путь" пастухами. Спроси себя, хорошая ли ты овца и хороший ли ты баран? Если ответишь на этот вопрос утвердительно, то, значит, ты идёшь в нужном направлении. За это бог даст тебе жизнь вечную (если не обманет) и много молока, которое даёт один из его ангелов, из тех, что думает угодить этим молоком богу. А кто кричит "куда хотим туда едем"- те отбились от стада, либо волки в овечьих шкурах. Куда едите и зачем? Почему без приказа? Алиллуя, Яхве! Скоро опять нас посетят- люди с неземной внешностью. Будем их ждать, они иногда показываются перед лучшими из нас. А это единственный портрет нашего грозного бога живого, которого злые языки называют Чёрным:
Подписаться на:
Сообщения (Atom)