Когда работник постоянно занят изготовлением лишь одного-единственного предмета, он в конце концов начинает делать эту работу с чрезвычайной ловкостью. Но в то же самое время он утрачивает общую способность концентрировать умственные усилия на своей работе. С каждым днем он становится все более искусным, но все менее трудолюбивым, и можно сказать, человеческая личность деградирует по мере того, как совершенствуются качества рабочего.
Что можно ожидать от человека, который двадцать лет своей жизни был занят изготовлением булавочных головок? И на что в дальнейшем он может направить свои умственные способности - принадлежащую ему долю могущественного человеческого разума, столь часто потрясавшего весь мир, - кроме как на изобретение более совершенного способа изготовления булавочных головок!..Напрасно законы и моральные уложения стараются сокрушить все барьеры, окружающие такого человека, и открыть для него со всех сторон тысячи различных путей к благосостоянию; индустриальная теория, более могущественная, чем нравственные и юридические предписания, привязывает его к одной профессии, а часто и к одному месту, которое он не может оставить. Эта теория наделяет его определенным общественным положением, изменить которое он не в состоянии. Среди всеобщего движения она заставляет его сохранять неподвижность.


Говоря в целом, промышленная аристократия, набирающая силу на наших глазах, - одна из самых жестоких аристократий, когда-либо появлявшихся на земле, однако в то же самое время ее власть весьма ограниченна и не столь опасна.
Тем не менее именно в эту сторону друзья демократии должны постоянно обращать свои настороженные шоры, ибо если устойчивым привилегиям и власти аристократии когда-либо вновь суждено подчинить себе мир, то можно предсказать, что войдут они через эту дверь.


Когда люди в аристократическом обществе разделены на замкнутые иерархические группы, соответствующие роду их занятий, имущественному положению и рождению, члены каждого сословия, считая себя как бы детьми одного семейства, испытывают по отношению друг к другу то чувство постоянной и активной привязанности, которое никогда не встречается у граждан демократического общества.
Совсем иначе, однако, относятся друг к другу представители различных сословий.
У аристократического народа каждая каста имеет свои взгляды, чувства, особые права, свой независимый образ жизни. Поэтому представители одного сословия не похожи на людей, принадлежащих ко всем другим сословиям; они думают и чувствуют совершенно иначе и едва ли считают, что все они составляют единое человечество.
Вследствие этого они не могут хорошо понимать чувства других людей или же правильно оценивать их на основании собственных критериев.
Иногда они проявляют пылкую готовность оказать друг другу помощь, но это не противоречит тому, что было сказано выше.
Те же самые аристократические институты, которые привели к возникновению стольких разновидностей в пределах единого рода людского, одновременно и объединяют их всех с помощью крайне тесной политической связи.
Хотя крепостной не питает никакой естественной заинтересованности в судьбе дворянства, он по крайней мере считает своим долгом преданно служить тому из них, кто является его хозяином; и хотя дворянин считает себя сделанным из другого теста, нежели его крестьяне, он тем не менее, подчиняясь долгу и чести, вынужден защищать всех, живущих в его владениях, даже рискуя собственной жизнью.
Вполне очевидно, что подобные взаимные обязанности не порождаются естественным правом, являясь следствием права политического, и что общество в данном отношении получило больше, чем могла бы дать сама природа человека. Помощь оказывалась не конкретному человеку, а лишь вассалу или сеньору. Феодальные институты обнаружили чрезвычайную чувствительность к бедам определенных людей, но не к бедственному положению всего человеческого рода. Они благоприятствовали не столько смягчению нравов, сколько проявлениям щедрости, и, стимулируя великую преданность, не порождали истинной привязанности, ибо подлинное чувство привязанности может появляться только между равными людьми, а в века правления аристократии равными считались только люди, принадлежащие к одному сословию.
Когда авторы средневековых хроник, по своему происхождению или воспитанию принадлежавшие к аристократии, сообщают о трагической кончине какого-нибудь дворянина, их горе безмерно; о массовых же избиениях и пытках простых людей они повествуют, не дрогнув и не затаив дыхания.



(Токвиль Алексис де. "Демократия в Америке")