Мировая война и русская привычка к насилию помогают, конечно, понять ситуацию, в которой пришли к власти большевики; однако остается неяс­но, почему они сразу прибегли к насильственным методам, так резко контрастирующим с Февральской революцией, протекавшей сначала действительно мирно и демократически. Насилие навязал революции тот же человек, который навязал своей партии захват власти, — Ленин.
Диктатура Ленина быстро превратилась в террористическую и кровавую. Революционное насилие сразу перестало быть лишь реакцией, защитным рефлексом перед лицом монархических сил, — ведь они прекратили существование за несколько месяцев до того. Нет, то было активное насилие, пробуждение старых инстинктов зверства, разжегшее дремавшую жестокость социального возмущения. Красный террор был официально объявлен только 2 сентября 1918 года, однако на самом деле он начался гораздо раньше: Ленин сознательно развязал террор еще в ноябре 1917 года, в отсутствие всякого открытого сопротивления других партий и социальных слоев.4 января 1918 года он приказал разогнать Учредительное собрание, избранное впервые в русской истории всеобщим голосованием, и стрелять в демонстрантов, протестовавших против произвола.


Первая фаза террора была немедленно и решительно осуждена лидером меньшевиков, русским социалистом Юлием Мартовым, писавшим в августе 1918 года: «С первых дней своего пребывания у власти, даже отменив на словах смертную казнь, большевики начали убивать. Убивать пленных гражданской войны, как поступают все дикари. Убивать врагов, которые сдались после боя, поверив обещанию сохранить им жизнь. <...> После этих убийств, организован­ных или не остановленных большевиками, власти сами занялись истреблением своих врагов. <...> Уничтожив десятки тысяч без суда, большевики перешли к казням <...> по всей форме. Создан новый Высший революционный трибунал для суда над врагами советской власти».
Мартова томили тяжелые предчувствия: «Зверь лизнул теплой человечьей крови. Машина человекоубийства пущена на полный ход. Г-да Медведев, Бруно, Петерсон, Карелин — судьи ревтрибунала — засучили рукава и сделались добровольными мясниками. <...> Но кровь взывает к дальнейшему кровопролитию. Политический террор, развязанный с октября большевиками, затянул Россию кровавым туманом. Свирепствует Гражданская война, превращающая людей в беспощадных дикарей. Все больше предаются забвению великие принципы истинного человеколюбия, всегда питавшие социализм». Мартов дает резкую отповедь Радеку и Раковскому — социалистам, перешедшим в ряды большевиков: «Вы явились к нам, чтобы культивировать наше первобытное варварство, взращенное царями, покадить у древнего русского алтаря жертвоприношений, довести до степеней, неведомых даже в нашей дикой стране, презрение к человеческой жизни и выстроить на этой почве громадину великорусского бюрократического палачества. <...> Центральной фигурой русской жизни стал палач!»
В отличие от террора Французской революции, который повсюду, за ис­ключением Вандеи, коснулся очень незначительного слоя населения, ленинский террор затронул все политические структуры и все категории жителей: дворянство, крупную буржуазию, военных, полицейских, а заодно с ними каде­тов, меньшевиков, эсеров, даже простонародье — рабочих и крестьян. Особенно досталось интеллигенции. 6 сентября 1919 года Горький, ужаснувшись аресту нескольких десятков крупных ученых, направил Ленину гневное письмо: «Для меня богатство страны, могущество народа измеряются количеством и качеством его интеллектуального потенциала. Революция имеет смысл только в том случае, если она способствует росту и развитию этого потенциала. С людьми науки надлежит обращаться с максимальной предупредительностью и уважением. Мы, напротив, спасая свою шкуру, рубим народу голову, уничтожаем его мозг».
Насколько глубоки были мысли Горького, настолько грубо ответил ему Ленин: «Неверно отождествлять интеллектуальные силы народа с «силами» буржуазной интеллигенции. <...> Интеллектуальные силы рабочего класса и крестьянства крепнут в борьбе за свержение буржуазии и ее приспешников — мелких интеллигентиков, лакеев капитала, воображающих себя мозгом нации. На самом деле они не мозг, а г...». Это высказывание об интеллигенции было главным признаком того глубокого презрения, которое Ленин испытывал к своим современникам, даже самым светлым умам из их числа. Скоро пре­зрение воплотилось в уничтожении.