30 июл. 2009 г.
Недавно наткнулся на игру из серии"Футбольные менеджеры"- "11x11". Довольно интересно. Где- то читал, что её разработчиками являются "Золотая бутса",зарегестрировался и там, взяв готовую команду за СМС- ку. Пока разбираюсь со вторым вариантом. Там для просмотра матча нужна специальная программа, которая у меня не работает; знать только текстовые результаты- скучно. К тому же, всё показалось более сложным.
29 июл. 2009 г.
Проблемная страна
Я думаю, что у нас, в России ситуация, в чём- то похожая на сегодняшний Афганистан. Одни контролируют основные объекты,но, в целом, ситуацию не контролируют, другие "легли на дно".
28 июл. 2009 г.
Уважаемая Валерия Ильинична, я хотел бы вас спросить что вы думаете о деительности так называемой Сторожевой Башни? как вы оцениваете её толкование св. Писания и поведение её приверженцев т.е. Свидетелей Иеговы?
Как верующий христианин и убеждённый демократ, меня очень интересует ваше независимое и честное мнение. Спасибо за ваше внимание!
Роман, ФРГ
![[info]](http://l-stat.livejournal.com/img/userinfo.gif)
akchillean
2009-07-28 07:59 am UTC (ссылка)
У наших демократов есть кое-какие недостатки. Но, всё-таки, те люди, которых вы называете - Каспаров, Немцов, Рыжков - не полные идиоты, чтобы выступать в качестве коверных, в качестве клоунов, беседуя с такими умными людьми, как Миронов, Жириновский, Проханов. Ну, зачем им нужно вести какие-то дискуссии или с прохиндеем Жириновским, у которого четыре мнения на неделе зависиммости то того, за что сегодня платят, и куда дует ветер, или с певцом выхухолей Мироновым, который смотрит Путину в рот, а иначе вообще будет бояться говорить, или с ретроградом Прохановым, выкопанным из сталинских времен - еще глину с него не сняли. О чем с ними разговаривать? Они что - обязаны вас развлекать? Разговаривают с умными оппонентами и собеседниками, а не с троглодитами, которые еще не вошли в современную цивилизацию.
Цитата из lj
Как верующий христианин и убеждённый демократ, меня очень интересует ваше независимое и честное мнение. Спасибо за ваше внимание!
Роман, ФРГ
akchillean2009-07-28 07:59 am UTC (ссылка)
У наших демократов есть кое-какие недостатки. Но, всё-таки, те люди, которых вы называете - Каспаров, Немцов, Рыжков - не полные идиоты, чтобы выступать в качестве коверных, в качестве клоунов, беседуя с такими умными людьми, как Миронов, Жириновский, Проханов. Ну, зачем им нужно вести какие-то дискуссии или с прохиндеем Жириновским, у которого четыре мнения на неделе зависиммости то того, за что сегодня платят, и куда дует ветер, или с певцом выхухолей Мироновым, который смотрит Путину в рот, а иначе вообще будет бояться говорить, или с ретроградом Прохановым, выкопанным из сталинских времен - еще глину с него не сняли. О чем с ними разговаривать? Они что - обязаны вас развлекать? Разговаривают с умными оппонентами и собеседниками, а не с троглодитами, которые еще не вошли в современную цивилизацию.
Цитата из lj
У "Зенита", похоже, наконец, усиление- Alessandro Rosina
"...Настроем напоминает своего земляка Гаттузо, хотя позицию на поле занимает совсем другую. Розина – игрок атаки, он может быть фактически вторым нападающим..."
26 июл. 2009 г.
Иранский оппозиционер: госбезопасность хуже сионистов
Мехди Карруби заступился за своих сторонников перед силовиками
Мехди Карруби, один из умеренных кандидатов, проигравших в июне президентские выборы в Иране, обвинил иранские спецслужбы в том, что они ведут себя хуже, чем "сионисты в оккупированной Палестине".
В открытом письме министру разведки Голямхоссейну Мохсени-Эджеи, размещенном на вебсайте политика, говорится, что агенты госбезопасности жестоко обращаются с демонстрантами, которые протестуют против официальных итогов выборов.
Несмотря на то, что Тегеран препятствует иностранным журналистам в освещении этих событий, почти каждый день в крупных городах Ирана происходят манифестации с требованием аннулировать результаты выборов, которые сторонники реформ считают фальсифицированными.
По официальным данным, Махмуд Ахмадинежад был переизбран на пост президента, набрав 62% голосов, и Совет стражей конституции Ирана, высший орган по делам такого рода, признал выборы свободными и честными.
Сотни сторонников умеренных кандидатов - Карруби и Мир Хоссейна Мусави - были арестованы с начала манифестаций, а сотрудники силовых структур не церемонились с демонстрантами.
"Женщин бьют дубинками"
Как написал Карруби в своем письме министру разведки, "на женщин набрасываются с дубинками, бьют и бросают их в канавы".
"Это причиняет больше боли, чем преступления, совершаемые сионистами против угнетенного народа Палестины... Сионистские агрессоры проявляют некоторую сдержанность в обращении с женщинами", - написал Карруби.
Иран не признает государство Израиль, и анти-израильская риторика является обычным делом для иранских политиков - в мире в этом смысле особенно известен Ахмадинежад.
Карруби также выпустил совместное заявление с Мусави и бывшим президентом Мохаммадом Хатами, в котором вновь подверг осуждению жесткие методы иранских спецслужб.
Их методы допроса, как было сказано, "напоминают темные времена шаха" (речь идет о шахе Мохаммаде Реза Пехлеви, свергнутом в результате исламской революции 1979 года, которая положила начало нынешнему режиму).
Международные правозащитные организации, в том числе Amnesty International и Human Rights Watch, также обращают внимание на нарушения прав задержанных во время демонстраций против итогов выборов.
Иранские власти говорят, что большинство из задержанных уже освобождены.
В субботу правозащитники провели демонстрации солидарности с задержанными в 80 городах мира - от Лондона и Парижа до Бишкека.
Впрочем, в Бишкеке девять правозащитников, которые устроили демонстрацию к посольству Ирана, были задержаны и оштрафованы.
Мехди Карруби, один из умеренных кандидатов, проигравших в июне президентские выборы в Иране, обвинил иранские спецслужбы в том, что они ведут себя хуже, чем "сионисты в оккупированной Палестине".
В открытом письме министру разведки Голямхоссейну Мохсени-Эджеи, размещенном на вебсайте политика, говорится, что агенты госбезопасности жестоко обращаются с демонстрантами, которые протестуют против официальных итогов выборов.
Несмотря на то, что Тегеран препятствует иностранным журналистам в освещении этих событий, почти каждый день в крупных городах Ирана происходят манифестации с требованием аннулировать результаты выборов, которые сторонники реформ считают фальсифицированными.
По официальным данным, Махмуд Ахмадинежад был переизбран на пост президента, набрав 62% голосов, и Совет стражей конституции Ирана, высший орган по делам такого рода, признал выборы свободными и честными.
Сотни сторонников умеренных кандидатов - Карруби и Мир Хоссейна Мусави - были арестованы с начала манифестаций, а сотрудники силовых структур не церемонились с демонстрантами.
"Женщин бьют дубинками"
Как написал Карруби в своем письме министру разведки, "на женщин набрасываются с дубинками, бьют и бросают их в канавы".
"Это причиняет больше боли, чем преступления, совершаемые сионистами против угнетенного народа Палестины... Сионистские агрессоры проявляют некоторую сдержанность в обращении с женщинами", - написал Карруби.
Иран не признает государство Израиль, и анти-израильская риторика является обычным делом для иранских политиков - в мире в этом смысле особенно известен Ахмадинежад.
Карруби также выпустил совместное заявление с Мусави и бывшим президентом Мохаммадом Хатами, в котором вновь подверг осуждению жесткие методы иранских спецслужб.
Их методы допроса, как было сказано, "напоминают темные времена шаха" (речь идет о шахе Мохаммаде Реза Пехлеви, свергнутом в результате исламской революции 1979 года, которая положила начало нынешнему режиму).
Международные правозащитные организации, в том числе Amnesty International и Human Rights Watch, также обращают внимание на нарушения прав задержанных во время демонстраций против итогов выборов.
Иранские власти говорят, что большинство из задержанных уже освобождены.
В субботу правозащитники провели демонстрации солидарности с задержанными в 80 городах мира - от Лондона и Парижа до Бишкека.
Впрочем, в Бишкеке девять правозащитников, которые устроили демонстрацию к посольству Ирана, были задержаны и оштрафованы.
П.А. Вяземский. Старая записная книжка.
Не нужно стучать и пером о бумагу как кулаком. Пиши с натуры, не черни ее, не клепли на нее, и выйдут картины, очерки забавные, но миловидные, и с сатирическими оттенками. Литература ни в каком случае не должна быть учреждением параллельным уголовной палате. А наша литература все любит карать. Правда, что кому охота есть, легче быть подмастерьем палача, нежели талантливым живописцем.
__________
В старое время была целая устная литература, литература анекдотическая, забавно искаженной французской речи. «Чьи это портреты?» — «Посередке ma femme, а по бокам pere d'elle и mere d'elle». А исторический и знаменитый «Je» Федора Петровича Уварова? Наполеон I, в котором-то из сражений, любовался русскою кавалерийскою атакою и, как рассказывают, воскликнул: «Браво! браво!» Вырвавшийся крик из груди художника. Позднее, когда Уваров представлялся ему, Наполеон, вспомнив впечатление свое, спросил его, кто командовал русскою кавалериею в таком-то деле? — «Je, sire».
Все цитаты из текста: http://fershal.narod.ru/Memories/Texts/Vyazemsky/Vyazemsky-1.htm
__________
В старое время была целая устная литература, литература анекдотическая, забавно искаженной французской речи. «Чьи это портреты?» — «Посередке ma femme, а по бокам pere d'elle и mere d'elle». А исторический и знаменитый «Je» Федора Петровича Уварова? Наполеон I, в котором-то из сражений, любовался русскою кавалерийскою атакою и, как рассказывают, воскликнул: «Браво! браво!» Вырвавшийся крик из груди художника. Позднее, когда Уваров представлялся ему, Наполеон, вспомнив впечатление свое, спросил его, кто командовал русскою кавалериею в таком-то деле? — «Je, sire».
Все цитаты из текста: http://fershal.narod.ru/Memories/Texts/Vyazemsky/Vyazemsky-1.htm
25 июл. 2009 г.
П.А. Вяземский. Старая записная книжка.
Я писал Жуковскому о нашей народной и русославной школе. «Tout ce qui n'est pas claire n'est point francais [что не ясно — то не по-французски], — говорят французы в отношении к языку и слогу. Всякая мысль не ясная, не простая, всякое учение, не легко применяемое к действительности, всякое слово, которое не легко воплощается в дело, — не русские мысль, учение, слово. В чувстве этой народности есть что-то гордое, но вместе с тем и холопское. Как пруссаки ненавидят нас потому, что мы им помогли и выручили их из беды, так наши восточники ненавидят Запад. Думать, что мы и без Запада справились бы, — то же, что думать, что и без солнца могло бы светло быть на земле. Наше время, против которого нынешнее протестует, дало, однако же, России 12-й год, Карамзина, Жуковского, Державина, Пушкина. Увидим, что даст нынешнее. Пока еще ничего не дало. Оно умалило, сузило умы. Выдумывать новое просвещение на славянских началах, из славянских стихий — смешно и безрассудно. Да и где эти начала, эти стихии? Отказываться от того просвещения, которое ныне имеешь, в чаянии другого просвещения, более родного, более к нам приноровленного, то же, что ломать дом, в котором мы кое-как уже обжились и обзавелись, потому что по каким-то преданиям, гаданиям, ворожейкам где-то, в какой-то потаенной, заветной каменоломне должен непременно скрываться камень-самородок, из которого можно построить такие дивные палаты, что пред ними все нынешние дворцы будут казаться просто нужниками. Вот эти русославы и ходят все кругом этого места, где таится клад, с припевами, заговорами, заклятьями и проклятьями Западу, а своего ничего вызвать и осуществить не могут. Один пар бьет столбом из-под обетованной их земли. Эти русославы гораздо более немцы, чем русские.
П.А. Вяземский. Старая записная книжка.
Дельвига знавал я мало. Более знал я его по Пушкину, который нежно любил его и уважал. Едва ли не Дельвиг был между приятелями ближайшая и постояннейшая привязанность его. А посмотреть на них: мало было в них общего, за исключением школьного товарищества и любви к поэзии. Пушкин искренно веровал в глубокое поэтическое чувство Дельвига. Впрочем, не было мне и случая короче сблизиться с ним. Он постоянно жил в Петербурге, я постоянно жил в Москве. Когда приезжал я на время в Петербург, были мы с ним, что называется, в хороших отношениях, встречаясь нередко на приятельских обедах, вечеринках. Но и тут казался он мне мало доступен. Была ли это в нем застенчивость или некоторая нелюдимость, объяснить я себе не мог; но короткого сближения между нами не было. На сходках наших он мало вмешивался в разговор, мало даже вмешивался в нашу веселость. Во всяком случае, был он мало разговорчив: речь его никогда не пенилась и не искрилась вместе с шампанским вином, которое у всех нас развязывало язык. Спрашивали одного англичанина, любит ли он танцевать. «Очень люблю, — отвечал он, — но не в обществе и не на бале (jamais en societe), а дома один или с сестрою». Дельвиг походил на этого англичанина. Однажды убедился я в том и имел возможность оценить его и понять нежное сочувствие к нему Пушкина. Мы случайно провели с ним с глазу на глаз около трех часов. Мы ездили к общему знакомому нашему обедать на дачу, верст за пятнадцать от Петербурга. Тут разговорился он. Я отыскал в нем человека мыслящего, здраво и самобытно обдумавшего многое в жизни. Я удивился и обрадовался находке моей. Между прочим рассказал он мне план повести, которую собирался писать. План был очень оригинальный и совершенно новый, а именно рассказ о домашней драме, подмеченной с улицы. Лица, имена, происхождение их оставались тайною как для читателей, так и для самого автора; но при этой тайне выказывалась истина и подлинная, живая жизнь со всеми своими переворотами, треволнениями, радостями и скорбью. Как мы уже заметили, автор не вводил читателей в дом действующих лиц и сам не входил в него, но все сквозь окна подсмотрел с улицы, и вышел полный рассказ, создалась полная повесть.
Вот как это было. Кто-то, пожалуй сам автор, нанял себе две-три комнаты в доме на Петербургской стороне. Он был человек, озабоченный разными занятиями, часто должен был выходить из дому и домой возвращаться. Куда бы он ни шел, он должен был проходить мимо одноэтажного низенького домика с садиком. Домик не имел ничего замечательного, но как-то обратил на себя внимание соседа. Каждый раз, что он проходил мимо (а это случалось часто), он заглядывал в окна; а как окна были низки, он мог читать в комнатах и в том, что в них делается, как в открытой книге. Жилец домика должен был быть и хозяин его, холостой, одинокий. Судя по первым впечатлениям, по усам его, по архалуку, по чепраку, прибитому к стене, и по сабле, на нем повешенной, вообще по ухваткам его, можно было заключить достоверно, что он отставной кавалерийский офицер, может быть бывший кавказец. Казался он уже не молод, но и не стар: походка бодрая, движения свободные, развязные; лицо светлое, еще довольно свежее и выражающее много простоты и добродушия. Сосед задал себе как будто задачу изучить его. Каждый раз, что проходил мимо, он пристально вглядывался в окошко. Замечает он, что незнакомый хозяин начал как-то опрятнее и щеголеватее одеваться. Спустя несколько дней заметил он большое движение в домике: его обчищают снаружи и внутри, обивают стены новыми светлыми бумажками, изукрашенными яркими гирляндами и какими-то фигурочками, чуть ли не амурчиками с крыльями и со стрелами. Из гостиного двора приносятся коврики, столовые часы, приносятся маленькие клавикорды, различная мебель, и между прочим большая, красного дерева двуспальная кровать. Загадка начинает разгадываться. Недели через две в домике справляется свадебный пир. Сосед наш еще медленнее, чем прежде, проходит мимо домика, еще с большим любопытством, даже с нескромностью, проникает глазами во внутренность комнат. Никакой добросовестный и хорошо оплаченный шпион не мог бы следить за лицом, на которое указало ему начальство, как он сторожит, допытывает этот домик и совершенно неизвестных ему жильцов его. Да он и не хочет знать, кто они; а с каким-то темным предугадыванием ожидает удобного случая, чтобы сами события, сама жизнь открыли ему, кто и что они и что будет с ними. Как читатель, пристрастившийся к чтению романа, он не хочет, чтобы автор намекал ему заранее на действия и положение героев; он даже боится, что автор как-нибудь проговорится и слишком скоро укажет на развязку романа. Молодая хозяйка красива, стройна, одета всегда просто, но всегда со вкусом. Выражение лица ее живое, беспечное, веселое. На глаза она годами, по крайней мере, пятнадцатью моложе мужа; но и муж как будто помолодел, еще выпрямился и вторично расцвел. Медовые месяцы проходят благополучно, во всей сладости, во всем благоухании своем. Супруги неразлучны; они милуются, целуются; муж жену в щеки и губы; она обыкновенно целует его в лоб: знак нежности и вместе почтительности. Она разливает чай и подносит чашку ему, прихлебнув из нее немножко, чтобы знать, довольно ли чай крепок и подслащен сахаром. Она оправляет трубку и подает ему курить. Иногда садится она за клавикорды, играет и поет. Он, облокотясь на стул, слушает со вниманием, кажется умилительным: переворачивает листы нотной тетрадки. Часто по вечерам, поздней осенью и зимою, сидят они перед камином: он в широких креслах, она на стуле, почти не опираясь на спинку его. Она вслух читает ему газеты или книгу. Сосед все это видит. Он жалеет, что еще не последовал примеру соседа своего и не обзавелся женкою и домиком. Между тем смутно ожидает, что будет впереди. Ожидал он недолго, то есть с год, не более. К двум действующим лицам присоединяется третье: молодой офицер наружности очень красивой. Быт и порядки в доме не изменились: все идет по-прежнему, только часто и все чаще и чаще приемная комната оживляется присутствием нового лица. Гость и муж за
чайным столом беседуют и покуривают вместе: один трубку, другой сигару. Гость с каждым разом засиживается долее и позднее, часов до одиннадцати, однажды даже до половины двенадцатого. Муж начинает зевать; жене, по-видимому, спать вовсе не хочется. Так тянулись дни довольно однообразно в течение двух или трех месяцев. Наконец соглядатай наш замечает, что в доме идет как-то неладно. Муж нахмурен, в лице как будто похудел и пожелтел. У жены нередко заплаканные глаза. Офицер все-таки еще является, а иногда и по утрам; хозяйка и он сидят вдвоем; мужа, вероятно, нет дома. Вечером все три налицо, но уже как будто не вместе: хозяйка с гостем в одном углу комнаты; в другом муж сидит за столом и раскладывает пасьянс, а может быть, и гадает. Чего тут загадывать? Тут шпиону нашему пришла необходимость выехать из Петербурга. Больно было ему оставить обсерваторию свою; больно было прервать чтение романа, который живо заинтересовал его. Месяцев через семь возвращается он на свое жительство. Нечего и говорить, что, только отряхнувшись с дороги, побежал он к своей сторожке. Смотрит: хозяин дома так же и тут же, с знакомою трубкою во рту. Но он за это короткое время постарел десятью годами: осунулось лицо, изнуренное и скорбное. Видно, что большое горе прошло по этому лицу и по этой жизни. Вдруг из дверей показывается кормилица с грудным ребенком на руках и проходит по комнате. Хозяин, озлобленно взглянув на них, что-то пробормотал сквозь зубы; по выражению, по сморщившимся чертам лица можно было догадаться, что слова были недобрые: он скорыми шагами вышел из комнаты и сердито хлопнул дверь за собою.
Не помню, как намеревался Дельвиг кончить свою семейную и келейную драму. Кажется, преждевременною смертью молодой женщины.
Разумеется, в этом беглом рассказе, в этом сколке, не упоминается о многих подробностях и частных случаях, которые связывали эти сцены, наметанные на живую нитку, и пополняли накинутый рисунок. Не знаю, как вышла бы повесть из-под пера Дельвига; неизвестно, и вышла ли бы она, потому что Дельвиг был, кажется, туг на работу; но в первоначальной смете своей повесть очень естественна и вместе с тем очень занимательна и замысловата. Много тут жизни и движения; под покровом тайны много истины. Все проходит тихомолком, а слышишь голоса живые. Дельвиг рассказал мне свой план ясно, отчетливо и с большим одушевлением. Видно было, что эта повесть крепко в уме его засела. В эту же поездку речь наша как-то коснулась смерти. Я удивился, с какою ясною и спокойною философиею говорил он о ней: казалось, он ее ожидал. В словах его было какое-то предчувствие, чуждое отвращения и страха; напротив, отзывалось чувство не только покорное, но благоприветливое. Для меня, по крайней мере, этот разговор был лебединая песня Дельвига: я выехал из Петербурга и более не видал его, а он скоро затем умер.
Вот как это было. Кто-то, пожалуй сам автор, нанял себе две-три комнаты в доме на Петербургской стороне. Он был человек, озабоченный разными занятиями, часто должен был выходить из дому и домой возвращаться. Куда бы он ни шел, он должен был проходить мимо одноэтажного низенького домика с садиком. Домик не имел ничего замечательного, но как-то обратил на себя внимание соседа. Каждый раз, что он проходил мимо (а это случалось часто), он заглядывал в окна; а как окна были низки, он мог читать в комнатах и в том, что в них делается, как в открытой книге. Жилец домика должен был быть и хозяин его, холостой, одинокий. Судя по первым впечатлениям, по усам его, по архалуку, по чепраку, прибитому к стене, и по сабле, на нем повешенной, вообще по ухваткам его, можно было заключить достоверно, что он отставной кавалерийский офицер, может быть бывший кавказец. Казался он уже не молод, но и не стар: походка бодрая, движения свободные, развязные; лицо светлое, еще довольно свежее и выражающее много простоты и добродушия. Сосед задал себе как будто задачу изучить его. Каждый раз, что проходил мимо, он пристально вглядывался в окошко. Замечает он, что незнакомый хозяин начал как-то опрятнее и щеголеватее одеваться. Спустя несколько дней заметил он большое движение в домике: его обчищают снаружи и внутри, обивают стены новыми светлыми бумажками, изукрашенными яркими гирляндами и какими-то фигурочками, чуть ли не амурчиками с крыльями и со стрелами. Из гостиного двора приносятся коврики, столовые часы, приносятся маленькие клавикорды, различная мебель, и между прочим большая, красного дерева двуспальная кровать. Загадка начинает разгадываться. Недели через две в домике справляется свадебный пир. Сосед наш еще медленнее, чем прежде, проходит мимо домика, еще с большим любопытством, даже с нескромностью, проникает глазами во внутренность комнат. Никакой добросовестный и хорошо оплаченный шпион не мог бы следить за лицом, на которое указало ему начальство, как он сторожит, допытывает этот домик и совершенно неизвестных ему жильцов его. Да он и не хочет знать, кто они; а с каким-то темным предугадыванием ожидает удобного случая, чтобы сами события, сама жизнь открыли ему, кто и что они и что будет с ними. Как читатель, пристрастившийся к чтению романа, он не хочет, чтобы автор намекал ему заранее на действия и положение героев; он даже боится, что автор как-нибудь проговорится и слишком скоро укажет на развязку романа. Молодая хозяйка красива, стройна, одета всегда просто, но всегда со вкусом. Выражение лица ее живое, беспечное, веселое. На глаза она годами, по крайней мере, пятнадцатью моложе мужа; но и муж как будто помолодел, еще выпрямился и вторично расцвел. Медовые месяцы проходят благополучно, во всей сладости, во всем благоухании своем. Супруги неразлучны; они милуются, целуются; муж жену в щеки и губы; она обыкновенно целует его в лоб: знак нежности и вместе почтительности. Она разливает чай и подносит чашку ему, прихлебнув из нее немножко, чтобы знать, довольно ли чай крепок и подслащен сахаром. Она оправляет трубку и подает ему курить. Иногда садится она за клавикорды, играет и поет. Он, облокотясь на стул, слушает со вниманием, кажется умилительным: переворачивает листы нотной тетрадки. Часто по вечерам, поздней осенью и зимою, сидят они перед камином: он в широких креслах, она на стуле, почти не опираясь на спинку его. Она вслух читает ему газеты или книгу. Сосед все это видит. Он жалеет, что еще не последовал примеру соседа своего и не обзавелся женкою и домиком. Между тем смутно ожидает, что будет впереди. Ожидал он недолго, то есть с год, не более. К двум действующим лицам присоединяется третье: молодой офицер наружности очень красивой. Быт и порядки в доме не изменились: все идет по-прежнему, только часто и все чаще и чаще приемная комната оживляется присутствием нового лица. Гость и муж за
чайным столом беседуют и покуривают вместе: один трубку, другой сигару. Гость с каждым разом засиживается долее и позднее, часов до одиннадцати, однажды даже до половины двенадцатого. Муж начинает зевать; жене, по-видимому, спать вовсе не хочется. Так тянулись дни довольно однообразно в течение двух или трех месяцев. Наконец соглядатай наш замечает, что в доме идет как-то неладно. Муж нахмурен, в лице как будто похудел и пожелтел. У жены нередко заплаканные глаза. Офицер все-таки еще является, а иногда и по утрам; хозяйка и он сидят вдвоем; мужа, вероятно, нет дома. Вечером все три налицо, но уже как будто не вместе: хозяйка с гостем в одном углу комнаты; в другом муж сидит за столом и раскладывает пасьянс, а может быть, и гадает. Чего тут загадывать? Тут шпиону нашему пришла необходимость выехать из Петербурга. Больно было ему оставить обсерваторию свою; больно было прервать чтение романа, который живо заинтересовал его. Месяцев через семь возвращается он на свое жительство. Нечего и говорить, что, только отряхнувшись с дороги, побежал он к своей сторожке. Смотрит: хозяин дома так же и тут же, с знакомою трубкою во рту. Но он за это короткое время постарел десятью годами: осунулось лицо, изнуренное и скорбное. Видно, что большое горе прошло по этому лицу и по этой жизни. Вдруг из дверей показывается кормилица с грудным ребенком на руках и проходит по комнате. Хозяин, озлобленно взглянув на них, что-то пробормотал сквозь зубы; по выражению, по сморщившимся чертам лица можно было догадаться, что слова были недобрые: он скорыми шагами вышел из комнаты и сердито хлопнул дверь за собою.
Не помню, как намеревался Дельвиг кончить свою семейную и келейную драму. Кажется, преждевременною смертью молодой женщины.
Разумеется, в этом беглом рассказе, в этом сколке, не упоминается о многих подробностях и частных случаях, которые связывали эти сцены, наметанные на живую нитку, и пополняли накинутый рисунок. Не знаю, как вышла бы повесть из-под пера Дельвига; неизвестно, и вышла ли бы она, потому что Дельвиг был, кажется, туг на работу; но в первоначальной смете своей повесть очень естественна и вместе с тем очень занимательна и замысловата. Много тут жизни и движения; под покровом тайны много истины. Все проходит тихомолком, а слышишь голоса живые. Дельвиг рассказал мне свой план ясно, отчетливо и с большим одушевлением. Видно было, что эта повесть крепко в уме его засела. В эту же поездку речь наша как-то коснулась смерти. Я удивился, с какою ясною и спокойною философиею говорил он о ней: казалось, он ее ожидал. В словах его было какое-то предчувствие, чуждое отвращения и страха; напротив, отзывалось чувство не только покорное, но благоприветливое. Для меня, по крайней мере, этот разговор был лебединая песня Дельвига: я выехал из Петербурга и более не видал его, а он скоро затем умер.
Однажды обедали мы с Плетневым у Гнедича на даче. За обедом понадобилась соль Плетневу; глядь, а соли нет. «Что же это, Николай Иванович, стол у тебя кривой», — сказал он (известная русская поговорка: «без соли стол кривой»). Плетнев вспомнил русскую, но забыл французскую поговорку: «не надобно говорить о веревке в доме повешенного» (Гнедич был крив).
Подписаться на:
Сообщения (Atom)
